8. Счастливое воссоединение

Скотт:

Незадолго до нашего переезда в Джолиет мы с Кимберли купили наш первый дом, расположенный всего в трех кварталах от колледжа Святого Франциска. Мы переехали в него меньше чем через месяц после того, как Кимберли родила Анну. Она еще выздоравливала после своего третьего кесарева сечения, в то время как я завершал подготовку к сдаче экзаменов по французскому и немецкому языкам. Кроме того, я готовил четыре курса, которые мне предстояло читать меньше через две недели.

Работа с учениками в колледже оказалась увлекающей и благодарной. Я быстро понял, что лишь некоторые из учащихся-католиков действительно понимают свою веру, хотя бы самые основные ее положения. Я чувствовал особое вдохновение, помогая “младенцам в католической вере” открыть для себя красоту и величие их апостольской церковной традиции, полностью укорененной в Писании. Я начал еженедельное изучение Библии с членами футбольной команды и тратил много времени на внеклассные занятия с учениками. То, что я жил всего в трех кварталах от колледжа, было истинным благом для создания дружеских отношений.

В течение следующих трех лет я понял, что для восстановления католической репутации учебного заведения, которая в значительной степени была потеряна на пути секуляризации, требовалось нечто более значительное, чем просто искреннее к тому желание членов администрации колледжа и преподавательского состава факультета. Иногда приходилось вести настоящую борьбу. Я впервые в своей жизни столкнулся с католиками, для которых были совершенно неясны самые основы их веры, но при этом вероисповедная принадлежность и ответственность продолжала играть большую роль. Мне посчастливилось работать вместе с четырьмя замечательными педагогами; это были Джон Хиттингер, Грэг Соболевски, Сестра Роза Мария Сурвилло и Дэн Хаузер.

Однажды мне на работу позвонил Билл Бэйлс, один из моих бывших друзей по семинарии, который затем стал пресвитерианским пастором в Вирджинии. Он позвонил, чтобы извиниться за что-то недоброе, что он сделал против меня, когда Кимберли и дети гостили у него в течение недели, за год до того.

Билл говорил тихо, и в голосе его слышалось раскаяние:
- Скотт, я должен попросить у тебя прощения.
- За что, Билл? Я рад тому, что ты еще хочешь разговаривать со мной!
- Скотт, я боюсь, что это ты можешь не захотеть со мной общаться после того, что я сделал.
Он не мог сделать большего, чтобы заставить меня насторожиться и заподозрить самое дурное.
- Ну ладно, Билл, что же ты сделал?
- Несколько месяцев тому назад твоя жена обратилась ко мне с изложением твоих доводов в пользу католицизма. Я думаю, она надеялась, что я смогу вооружить её дополнительными доводами для споров с тобой. Но на самом деле я совершенно не был готов отвечать. И вместо этого посоветовал ей поискать основание для развода с тобой, не противоречащее библейским принципам.
- Его слова больно задели меня. Но я был так рад вернуться к общению, что быстро взял себя в руки.
- Все в порядке, Билл. Ты ведь знаешь, лет пять назад я сам в такой ситуации посоветовал бы развестись.
- Это еще не всё, - сказал Билл, помолчав и переведя дух.
Я не был уверен, что уже готов ко второму залпу.
- Ну, и что же это, Билл?
- Я пообещал Кимберли вернуться к разговору с твердыми опровержениями твоих католических идей.
- Да-да, продолжай…
- С тех пор прошло много времени, но я пока не нашел ни одного.
Я с трудом подавил торжествующий тон.
- Билл, если бы ты даже и отыскал какой-нибудь единственный довод, это было бы вполне простительной обидой.
- Спасибо, Скотт, но я прошу прощения не за это. Мне на самом деле нужна твоя помощь. В последние месяцы я много думаю и читаю о католической вере, и у меня возникли некоторые вопросы, которые я хотел бы обсудить с тобой.
Я сразу же догадался о чем идет речь.
- Билл, ты только скажи мне, ты чувствуешь силу библейских оснований католической веры?
- Об этом можно и не спрашивать!
- И ты ощущаешь некоторый ужас, когда думаешь о том, что это значит для тебя как пресвитерианского пастора?
- Ты об этом знаешь лучше меня.

Мне стала понятна настоящая причина его звонка. Он стал лишь первым из многих последовавших звонков. Весь следующий год Билл звонил с вопросами, возникающими при его самостоятельном изучении католического богословия. На мой взгляд, Билл представлял собой совершенно исключительный случай. В семинарии он превзошел нас всех в своей любви к ивриту и в глубоком знании этого языка. Он сделал ксерокопии страниц еврейской Библии и развесил их по стенам своей комнаты, чтобы лучше изучить и запомнить их.

После окончания семинарии Билл продолжил свое активное служение в пресвитерианской церкви, заняв место второго пастора при Джеке Лэше, моем бывшем ближайшем товарище по семинарии. Когда Билл позвонил мне, он все еще служил там. В те старые добрые дни, когда я еще был кальвинистом, Джек поручил мне проповедь на той службе, когда он рукополагался в помощники пастора. С тех пор, как я стал католиком, он прервал со мной все контакты.

После нескольких месяцев изучения и периодических телефонных дискуссий направление, в котором двигался Билл, стало более очевидным. Поиск все ближе и ближе подводил его к Риму. Джек и старейшины его прихода предпринимали меры, противодействуя его отступничеству. Временами это получалось крайне грубо и недоброжелательно. Это лишь подстегнуло жену Билла глубже погрузиться в изучение католической веры. В конце концов, они с Кимберли стали все больше и больше читать и обсуждать эти вопросы.

Это был тот момент, когда я понял, что моя конфронтация с Кимберли не принесет никаких добрых плодов. Напрасными были все попытки привлечь ее к дискуссии. Какую бы книгу я ей ни рекомендовал, - к этой книге она боялась даже прикоснуться. Бог учил меня отходить в сторону и позволять Духу Святому действовать там, где человеческие усилия не могли иметь успеха.

Вместо того, чтобы приводить богословские аргументы, я начал лишь искренне раскрывать свои собственные чувства, не стремясь более ни убедить, ни повлиять на Кимберли. Именно это было единственной возможностью, сохраняя уважение и любовь друг к другу, как-то справляться с нашими расхождениями во взглядах. Я постепенно смирился с мыслью о том, что Кимберли могла никогда не стать католичкой, и мое горячее желание ее обращения тоже могло бы никогда не сбыться.

После нашего переезда, когда у нас уже появилось несколько новых друзей в общине, мы с Кимберли начали сталкиваться со столь рьяными борцами с католичеством, каких прежде мы не могли себе и представить. Это были бывшие католики, а ныне – убежденные протестантские фундаменталисты. В отличие от тех протестантов, которые вечно спорят с католиками, приводя пространные библейские цитаты в опровержение католических догматов о Богородице и о Папе, эти бывшие католики просто сотрясались от ярости, отвергая и ниспровергая все католичество от начала до конца, что делало их совершенно неспособными к разумному диалогу. Поскольку им я казался одержимым бесами, они побуждали Кимберли даже не слушать то, что я говорю, поскольку Сатана использует меня для ее обольщения. Для такой независимой и умной женщины как Кимберли, такой совет мог бы возыметь скорее обратный эффект.

По большей части я был настороже, ожидая разговоров с кем-либо из фундаменталистов, озабоченным моим спасением. Я вполне ценил их проповеднический пыл.

Однажды за ужином я пересказал Кимберли разговор, который произошел днем с одним из фундаменталистов. Услышав о том, что я католик, он пришел прямо ко мне на работу с целью моей срочной евангелизации. Разумеется, начал он с вопроса:
- Были ли вы рождены от Духа Святого?
- Да. Это действительно произошло в моей жизни. Но я хотел бы знать, какой вы смысл вкладываете в эти слова?
Он выглядел озадаченным.
- Приняли ли вы Иисуса Христа как своего личного Господа и Спасителя? Вот что я имею в виду.
Я широко улыбнулся и ответил:
- Да, конечно. Но не поэтому я рожден от Духа Святого. Я родился духовно благодаря тому действию, которое совершил Христос через Духа Святого в момент моего крещения.
Он все еще выглядел сбитым с толку, поэтому я продолжил:
- Понимаете, нигде в Библии не говорится: “Вы должны принять Иисуса Христа как своего личного Господа и Спасителя”. Это великий акт веры, но не об этом Господь говорил Никодиму в Евангелии от Иоанна 3:3, когда сказал, что он должен “родиться свыше”. Двумя стихами позже Иисус объясняет то, что он на самом деле имел в виду “вы должны родится от воды и Духа”, где он подразумевает крещение. Иоанн проясняет это читателям сразу же после описания речи Иисуса к Никодиму в стихах 2-21, утверждая в следующем стихе, что “После сего пришел Иисус с учениками Своими в землю Иудейскую и там жил с ними и крестил”. А несколькими стихами позже Иоанн пишет “о дошедшем до фарисеев слухе, что Он более приобретает учеников и крестит, нежели Иоанн”. Иными словами, когда Иисус говорит, что нам должно “родиться свыше”, он имеет в виду крещение.

Я признался Кимберли, что вел себя в этом разговоре, может быть, чересчур прямолинейно. Я поделился с ней своими мыслями о том, что фундаменталисты не признают католиков истинными христианами лишь потому, что католики не прибегают к излюбленным фундаменталистами библейским цитатам столь же часто и напористо. Собственно, фундаменталисты часто и не углубляются в истинный смысл постоянно повторяемых ими цитат. Кимберли полностью со мной согласилась.

Вскоре после этого я вернулся с богословской конференции во Францисканском Университете Стьюбенвилля. Я побывал на ней впервые. Я был просто поражен, встретив такое множество ортодоксальных католиков, пылавших поистине протестантским рвением. В особенности изумило меня то, что я увидел на полуденной мессе: часовня была переполнена сотнями учащихся, певших из самой глубины своего сердца, с глубочайшей любовью ко Христу, явленному в Святых Дарах.

Я с трудом дождался того момента, когда смог рассказать об этом Кимберли. Она была взволнована, услышав, что то протестантское воодушевление, с которым она выросла, существовало и в католичестве.

Я рассказал одному другу в своем приходе о той постоянной борьбе, которую я вел за то, чтобы разделить католическую веру со своей женой-протестанткой. Я описал вдохновенное пение, живую библейскую проповедь и теплые дружеские отношения – то есть все то, что окружало Кимберли с самого детства. Он высказал любопытное предположение:
- Скотт, мне кажется, что протестанты восполняют всем этим пением, проповедью и общением ту нехватку благодати, которая связана с отсутствием Святых Таинств. Как только ты ощутишь реальное Присутствие Христа в Святом Причастии, все остальное становится просто ненужным. Разве ты с этим не согласен?
Я прикусил язык. Мне не хотелось противоречить, но я должен был скорректировать свою оплошность.
- Я согласен с тем, что ты говоришь, - что литургия сочетает в себе тишину, внешнюю скромность и великую глубину. Я ощущаю истинный восторг от григорианского пения и латыни во время литургии. Я бы сказал иначе: будучи свидетелями живого, реального присутствия Христа в Святом Причастии, мы – еще более, чем протестанты – должны воспевать, проповедовать и в ликовании славить Господа!
На мгновение возникло неловкое молчание.
- Да, - ответил он, с этим нельзя не согласиться.
- Тогда почему же у нас это не происходит?! – не скрывая своих чувств, воскликнул я.
Ни он, ни я не могли ответить на этот вопрос.

Меня всегда удивляло то, что множество католиков никогда не пытается глубже проникнуть в тайны своей веры. Меня всегда восхищало то, как буквально каждая из тайн была основана на Священном Писании, на самом Христе, как каждая из них несла в себе и являла единство Христа и Его Церкви, нерушимый Божий Завет.

Однажды, когда я вернулся c праздничной мессы в День Всех Душ, я пережил некое откровение. Кимберли спросила меня о значении этого праздника. Я сразу почувствовал, что наш разговор тут же превратиться в очередной диспут о Чистилище. Я решил перевести наш разговор на основополагающие вещи, рассмотрев это с точки зрения Божией любви и Божиего Завета.
- Кимберли, Библия показывает, как часто Бог открывал себя народу Своему в огне, чтобы возобновить Свой Завет с ним. Он явил Себя Аврааму как “дым из печи и пламя огня” в 15 главе книги Бытия, Моисею в виде горящего терновника в 3 главе Исхода, сынам Израилевым в виде огня над скинией в 9 главе Чисел, Соломону и Илии в виде небесного огня, попалившего жертвоприношение на алтаре в 8 и 18 главах Первой Книги Царств, апостолам во время праздника Пятидесятницы в виде “языков пламени” во 2 главе Деяний…
- Хорошо, Скотт, - перебила меня Кимберли, - что ты хочешь этим сказать?
У меня появился единственный шанс, и я им воспользовался.
- Это очень просто. Когда в 29 стихе 12 главы Послания к Евреям Бог описывается как “огонь поядающий”, это не обязательно относится к проявлению гнева Божьего. Существует геенна огненная, но существует и бесконечно более мощный огонь в небесах, и этот огонь – сам Бог. Огонь скорее относится к бесконечной любви Божией, чем к Его вечному гневу. Природа Бога подобна бушующему аду пламенной любви. Другими словами, небеса должны быть пламеннее, чем ад.

Нет ничего удивительного в том, что Священное Писание называет ангелов, пребывающих вблизи Бога, Серафимами, что на древнееврейском языке буквально означает “пламенные”. Именно поэтому и апостол Павел в 3:13 Первого Послания к Коринфянам говорит о том, что все святые должны будут пройти сквозь огненный суд, в котором “каждого дело обнаружится; ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает дело каждого…”

Очевидно, что он говорил не о геенне огненной, поскольку речь идет о святых. Он говорит о том огне, который готовит их к вечной жизни с Богом на небесах; и предназначение огня здесь очевидно – открыть, насколько дела их праведны (“золото и серебро”) или же неправедны – (“дерево, сено и солома”).

Стих 15 проясняет, что некоторые святые, предназначенные небесам, пройдут сквозь огонь и пострадают: “А у кого дело сгорит, тот потерпит урон; впрочем, сам спасется, но так, как-бы из огня”. Здесь огонь предназначается для очищения святых. Он означает очистительный огонь, такой огонь, который очистит и подготовит святых к тому, что их навсегда охватит “поядающий” огонь вечной любви Божией.

Я сказал много; возможно, даже слишком много. Я сидел, ожидая, что Кимберли разразиться гневом или раздражением, как это случалось не раз, стоило мне затронуть тему Чистилища. Но, напротив, Кимберли сидела спокойно, и на лице ее было выражение глубокой задумчивости. По выражению ее глаз я мог судить о том, что она обдумывает услышанное. И я решил пока что больше не давить на нее.

В середине осеннего семестра 1989 года мне позвонила Пэт Мэдрид из организации “Католические Ответы”, о которой я слышал, как о самой серьёзной школе католической апологетики в стране. Находящиеся в Сан-Диего, “Католические ответы” были основаны Карлом Китингом, автором книги “Католицизм и фундаментализм”, книги, которую я считал более полезной, чем все прочие, для того, чтобы помочь людям отвечать на атаки фундаменталистов против церкви. Это было замечательно – встретить наконец столь родственные души.

В течение следующих недель мы оставались в близком контакте. Поскольку я говорил с ними о возможностях будущей работы, они проявили интерес к тому, чтобы я прилетел к ним на неформальное интервью и принял участие в вечернем семинаре в церкви святого Франциска де Саля в Риверсайде, в Калифорнии. И затем организовали эту встречу.

После трех с половиной лет поисков родственных душ моя встреча с Карлом и Пэт была подобна оазису в пустыне. Субботним днем в офисе “Католических ответов” я торопливо печатал план беседы, которую мне предстояло провести на вечернем семинаре. Это должна была быть часовая беседа-свидетельство, посвященная моему обращению в католическую веру, сопровождающаяся ответами на вопросы. Подобную беседу я проводил уже бесчисленное количество раз. Но эта беседа оказалась особенной. Именно она получила известность в записи, под названием “Протестантский пастор становится католиком”).

За десять минут до начала меня познакомили с Терри Барбером из Общины Святого Иосифа, который поспешно готовил оборудование для магнитофонной записи моего выступления. Устанавливая микрофон, он рассказал мне, что он вместе со своей новой невестой, Даниэль, недавно возвратился из своей свадебной поездки в Фатиму в Португалии. Он также объяснил и свое опоздание: в этот день он записал уже пять выступлений в разных местах. Казалось, что Терри лишь в последнюю минуту решил появиться на моем выступлении. Тогда я не придал этому значения; позже мы были друг другу вечно благодарны.

Ровно в 7 ч.30 мин. меня представили небольшой группе из тридцати пяти людей. После более чем часовой беседы, - я никогда не умел что-либо заканчивать вовремя! – я устроил небольшой перерыв и затем вернулся для ответов на вопросы. Завершив встречу, я вернулся поговорить с Пэт.

Пока мы разговаривали, прибежал Терри Барбер, размахивая кассетой.
- Друг мой, я точно знаю, что Господь собирается использовать эту запись!

Я был рад видеть его настолько воодушевленным, но поскольку я провел уже много подобных встреч, и на многих из них производилась магнитная запись, я не думал об этой как о чем-то особенном. Я даже думал про себя о том, насколько я был неподготовлен к этой беседе, и что другие встречи я проводил много лучше. Может быть, именно поэтому Господь избрал эту беседу для того, чтобы использовать ее особым образом, ведь лишь Его сила сделала эту беседу особой.

Прилетев обратно в Джолиет, я подробно рассказал Кимберли об этом уик-энде в организации “Католические ответы”. Но я и не подумал поднимать какой-либо шум вокруг этого вечернего семинара. Это все еще не казалось чем-то значительным. На следующий день я вернулся к преподаванию своих уроков.

Прошло несколько недель, и я вновь услышал Терри Барбера. Он позвонил мне сообщить, что он бесплатно рассылает десятки копий записи различным католическим лидерам и группам по всей стране. Терри сообщил, что запись вызвала замечательный отклик.

Я тогда и представить не мог, как эта кассета изменит наши жизни, и как она повлияет на мою жену!
- Ничего удивительного, - сказал я, - ничего иного нельзя было и ждать от подобного предпринимательского рвения. Терри, мне кажется, ты почувствовал себя апостолом.

Я обнаружил, что одна из копий была послана католическому знатоку Евангелия Отцу Кену Робертсу, который, прослушав ее, заказал пять тысяч копий, которые затем разослал по всей стране. Упомянув о моей кассете на EWTN, отец Кен предоставил мне возможность несколько месяцев спустя появиться в качестве гостя в передаче “Мать Ангелика в прямом эфире”

И Карл, и Пэт предостерегали меня:
- Скотт, очень скоро твоя жизнь превратиться в непрерывную череду официальных мероприятий и деловых встреч.

Они были правы; и ответственность за это частично ложится на них самих. Вскоре после появления знаменитой записи состоялось одно из наших первых совместных мероприятий. “Католические ответы” субсидировали трехчасовую дискуссию между мной и доктором Робертом Кнудсеном, профессором Систематического Богословия и Апологетики в Вестминстерской Богословской Семинарии. Половину этого вечера мы обсуждали Sola scriptura, вторая половина была посвящена Sola fide. Я должен признать, что испытывал некоторый страх, готовясь обсуждать со всемирно известным богословом две монументальнейшие проблемы, разделяющие протестантов и католиков.

Я даже и не мечтал о таких положительных результатах. Не только присутствующие на выступлении учащиеся Вестминстерской академии выразили в конце свое удивление и волнение, но, - и это самое главное, - сразу после моего возвращения домой Кимберли поставила кассету в плеер, чтобы прослушать дискуссию целиком. Три часа спустя она выглядела ошеломленной и изумленной. Все, что она смогла промолвить, было:
- Я просто не могу поверить в то, что только что услышала.

Я был в восторге. Недолго думая, я вручил ей копию ставшей столь известной записи лекции. С тех пор, как я стал католиком, она впервые слышала историю моего обращения.

Жизнь набирала обороты. Мне позвонил доктор Алан Шрек, директор богословского отделения Францисканского Университета Стьюбенвилля. Он сказал, что на следующий академический год – 1990/1991 на отделении откроется новая вакансия и предложил выслать резюме. Я не замедлил это сделать.

За пару лет до этого Францисканский Университет финансировал конференцию по проблемам семьи и брака. Мы выезжали на нее вместе с Филом Саттоном, другом и коллегой, в то время преподававшим психологию в колледже Святого Франциска. Возвращаясь домой после конференции, мы вспомнили о том, что евреи во всем мире часто используют поговорку, - прощаясь, они говорят друг другу: “До следующего года в Иерусалиме”. Мы в шутку изобрели собственную католическую поговорку: “До следующего года в Стьюбенвилле”. На следующий год Фил покинул колледж Святого Франциска, чтобы начать преподавать во Францисканском Университете Стьюбенвилля, куда его пригласили вести курс по программе магистра искусств. И вот на следующий год Университет рассматривал мою кандидатуру. Мы и подумать не могли, что Господь примет нашу шутливую поговорку как молитву.

Когда я рассказал Кимберли об этой благоприятной возможности, я напомнил ей о своем переживании богослужения в этом университете. Я рассказал ей о борьбе против абортов, которую вел университет, начиная от директора и заканчивая преподавательским составом и учащимися. Я сообщил ей, что во Францисканском Университете более сотни студентов специализировались в теологии – больше, чем в Католическом Университете или в Нотр Даме – плюс магистратура по теологии искусств со специализацией по проблемам семьи и брака. Впервые за последние пять лет мы молились вместе из самой глубины наших сердец.

После Рождества мы поехали в Стьюбенвилль на первое собеседование с отцом Скэнланом и доктором Шреком. За день до нашего отъезда у Кимберли случился второй выкидыш. Я был очень подавлен, а Кимберли была вне себя от горя. Незадолго до окончания нашей беседы Кимберли рассказала отцу Скэнлану о только что произошедшем несчастье. Затем она попросила его – католического священника! – помолиться за нее. Не раздумывая ни минуты, он поднялся из-за стола, положил руки ей на плечи и начал молиться о исцеляющей благодати Божией.

Во время беседы отец Скэнлан рассказал нам о том, через какую внутреннюю борьбу прошел он сам в прошлом, чтобы принять учение о Марии и ее почитании. Ничто не могло доставить Кимберли большей радости, чем рассказ о том, как много усилий приложил этот священник, чтобы принять католическое учение о Богородице и почитании её. Она внимательно слушала его объяснения. Отец Скэнлан лишь недавно открыл для себя абсолютную христоцентричность и укорененность церковного учения о Марии и о её почитании, как неотъемлемой части церковной жизни, - на Втором Ватиканском соборе это учение было изложено в очень стройной и последовательной форме. Рассказ отца Скэнлона был краток, но очень убедителен.

Прошло несколько недель, и я вылетел для того, чтобы пройти второе собеседование и дать учащимся пробную лекцию. И то, и другое прошло очень хорошо. Особенно сердечным было время, проведенное с Аланом и Нэнси Шрек. Будучи любезными хозяевами, они вскоре стали моими добрыми друзьями. По возвращении домой мы получили от Алана известие, что я был принят на работу. Непосредственно перед этим мы с Кимберли горячо молились о том, чтобы Господь явил нам Свою волю. Мой прием на работу был явным ответом на эту молитву.

Как ни странно, я в это время очень мало знал о том, на каком этапе своего отношения к католической вере находилась Кимберли. Я наконец усвоил тот урок, которому меня обучал Джил Кауфман, мой добрый друг из «Опус Деи»: “Пусть сердце прилагает усилие, а ум делает уступки”.

Я вылетел в Калифорнию, чтобы выступить на национальной конференции по апологетике, которую организовали “Католические ответы”. Множество людей, слышавших знаменитую запись лекции, спрашивали меня о Кимберли. После того, как я закончил лекцию, первый же заданный мне вопрос звучал так: “Скотт, мы все слышали кассету с записью вашего выступления несколько месяцев назад. Скажите, по-прежнему ли ваша жена так резко отвергает католичество?”. Я был смущен и был вынужден признать, что не знаю ответа.

Позже, вечером, я позвонил Кимберли дом семьи Шрек в Стьюбенвилле, где она осталась на уик-энд, подыскивая жилье. Рассказав ей о тех вопросах, на которые мне пришлось отвечать на конференции, я спросил её, что я должен был сказать о ней. Я совершенно не был готов к ее ответу.
- Скажи им, - промолвила она, помолчав, - что вчера, в первый день великого поста, когда я ехала в Стьюбенвилль, после долгих раздумий и молитв мне стало ясно, что Господь зовет меня прийти домой на эту Пасху.

Больше минуты ни один из нас не мог вымолвить ни слова. Потом начались слезы, молитвы и радость.

Вскоре об этом узнали все участники конференции.

Кимберли должна была быть принята в католическую церковь в храме Святого Патрика в Джолиете на пасхальной неделе 1990 года. (Казалось, что в выборе времени было что-то большее, чем просто ирония: ведь пятью годами ранее 1990 год был установлен как самый ранний срок моего воссоединения с церковью; а теперь моя дата стала ее датой). Мысль о том, что Кимберли войдет в Церковь, переполняла меня радостью настолько, что порой я просто терял самообладание. Покаянный период поста был наполнен для нас обоих удивительным, ни с чем не сравнимым ожиданием чуда. Это была самая потрясающая Страстная Седьмица в нашей жизни.

В середине Страстной Недели я довольно бесцеремонно спросил Кимберли:
- Какого святого ты выбрала своим покровителем?
- Это ты о чем? – спросила она, озадаченно взглянув на меня.
И я начал объяснять:
- Когда ты получаешь конфирмацию, ты имеешь возможность выбрать “конфирмационное имя”, которое обычно заимствуют у того святого, которого ты чувствуешь особенно близким себе. Например, когда я воссоединился в церковью, я выбрал Святого Франциска Сальского.
Казалось, Кимберли все еще не улавливает смысла.
- Почему именно его?
Я послушно объяснил:
- Святой Франциск Сальский был епископом в Женеве, в Швейцарии, в то время, когда Жан Кальвин уводил людей из католической веры. Я вычитал, что Святой Франциск Сальский был настолько вдохновенным проповедником и апологетом, что своими проповедями и памфлетами вернул в лоно церкви более сорока тысяч кальвинистов. И мне представилось, что если он мог вернуть их тогда, он мог бы вернуть еще больше людей и теперь. Кроме того, Святой Франциск Сальский был также провозглашен покровителем католической прессы, а поскольку сам я окружен пятнадцатью тысячами книг, мне подумалось, что такой выбор для меня вполне естественен.
Кимберли отвернулась с несколько задумчивым видом.
- Мне нужно будет помолиться об этом, и, я думаю, Господь приведет мне на ум чье-нибудь имя.

Я не говорил ей, но уже знал, какой святой был моим первым кандидатом в ее покровители. Двумя годами раньше, вскоре после моего соединения в церковью, я выступал на конференции Общества католических ученых, где повстречал известного богослова, которого звали Жермен Грисе. Я сидел рядом с ним и его женой Жаннет на субботнем вечернем банкете. Я рассказал им о своих переживаниях, связанных с переходом в католичество и борьбой Кимберли против этого.

В конце нашей беседы они переглянулись, а потом посмотрели на меня.

Жермен неожиданно сказал мне:
- Мы знаем, что нужно сделать.
Я не уловил смысла его загадочного замечания.
- Что вы имеете в виду, - спросил я.

И тогда они начали рассказывать о святой Елизавете Анне Сетон: домохозяйке, матери пятерых детей, перешедшей из протестантизма в католицизм и основавшей американское общество сестер милосердия. Недавно она была канонизирована как первая святая, рожденная в Америке. Они также упомянули о том, что ее мощи хранятся в церкви недалеко от их дома в Эммитсбурге, в штате Мериленд.

Их рассказ о св. Елизавете Анне Сетон был интересен, но не показался мне столь уж значительным. Однако позже я узнал, что это было самым главным для меня событием на той конференции.

Через неделю я получил по почте посылку. Увидев на месте обратного адреса “Жермен и Жаннет Грисе”, я заподозрил, что в посылке находится какой-то католический священный предмет, так что вскрыть ее я отправился в свой кабинет, подальше от обеспокоенного взгляда Кимберли. Внутри посылки находилась копия биографии Святой Елизаветы Анны Сетон, написанной Джозефом Дирвином и что-то, чего я никогда прежде не видел: маленький ларчик с частичкой мощей матери Сетон.

Я понятия не имел, что делать с ларчиком, и спросил совета у друга - католика. По рекомендации друга я начал повсюду носить этот ларчик с собой. Это служило мне напоминанием, что все, что бы ни случалось между мной и Кимберли, особенно любая напряженность и любые конфликты – все это вверялось Господу через заступничество и по молитве матери Сетон.

Однажды случилось неизбежное: проверяя мои карманы перед стиркой, Кимберли нашла ларчик.
- Скотт, что это за штука?
Я похолодел. С плохо скрываемой нервной дрожью в голосе я сказал:
- О, ничего, Кимберли, на самом деле – ничего особенного. Тебе это не интересно.

Какое-то мгновение она подозрительно смотрела на нее, – я мог бы поклясться, что она боялась расспрашивать дальше, ожидая, что я мог рассказать что-то, что было бы ей неприятно, - и затем она молча отдала коробочку мне.

Со смесью благоразумия и опаски я перестал носить с собой ларчик и вместо этого поместил его в дальний ящик моего письменного стола. К тому времени я похоронил биографию где-то на нижней полке в темном углу своего кабинета.

Я должен был предполагать, что эта история будет иметь какое-то продолжение, но то, что произошло, стало для меня полной неожиданностью.

На следующий день после того, как я спросил Кимберли о “конфирмационном имени” и святом- покровителе, готовясь лечь спать, я спросил:
- Кимберли, что ты читаешь?
- Это книга о Святой Елизавете Анне Сетон.
Я замер, так и не одев до конца пижаму.
- Кимберли, а могу я спросить, где ты ее нашла?
- Понимаешь, Скотт, - объяснила она с некоторой небрежностью в голосе, - я сегодня рылась в твоих книгах и случайно вытащила эту.
Старясь не обращать внимание на мурашки, которые забегали у меня по спин, я спросил:
- Тебе нравится эта книга?
- О, - сказала она взволнованно, - я уже несколько часов читаю эту книгу, Скотт, и думаю, что нашла своего святого покровителя.
“А может быть, она нашла тебя”, - подумал я. Все, что я смог пробормотать, было:
- Должно быть, это на самом деле так.

(Я уже не знал, где я – на небе или на земле). Я сел на кровать и рассказал ей о том, что случилось двумя годами раньше. Потом я отдал ей ларчик с мощами.

Мы завершили день молитвой, благодаря Бога – и его удивительную дочь, нашу сестру во Христе, святую Елизавету Анну Сетон.

Наконец настал знаменательный вечер. Кимберли покинула Пасхальную мессу на полчаса раньше, чтобы Отец Меменас смог услышать ее первую исповедь.

В середине мессы Кимберли передала мне записку. Я взглянул и прочитал следующие строчки: “Мой самый дорогой Скотт, я так благодарна за тебя и за то, что ты проложил этот путь для нас обоих. Я люблю тебя. К.”. От радости я потерял дар речи. Лишь моя улыбка и слезы рассказали Кимберли о том, что творилось во мне.

В этот вечер мы впервые разделили друг с другом Святое Причастие. Это была кульминация головокружительного религиозного романа: наконец я полностью воссоединился со своей невестой через Христа и Его Невесту-Церковь.

Кимберли:

Через неделю после крещения Анны мы переехали в Джолиет (штат Иллинойс). Для нас это было очень хлопотное время, мы привыкали к новому месту, к новому дому и к нашему новому ребенку. Мы начали новый этап изучения Божией науки. Скотт работал на полную ставку в колледже Святого Франциска, на отделении богословия, и ему это нравилось. Жизнь била ключом!

Казалось, что для меня после зимы наступала оттепель. Мое сердце было открыто к новому знанию, особенно в том, что касалось крещения. Скотт находил время присматривать за детьми, так что я могла уделять время занятиям. То, чему я училась в семинарии, вовсе не оказалось напрасным, - я приобрела навык и умение, позволившие мне изучать богословие на очень серьезном уровне. Начав изучать католических авторов, я была изумлена, - ведь раньше мне казалось, что католическое богословие – это сплошные цитаты папских вердиктов. Я дорожила тем, что Анна через крещение стала принадлежать Богу и родилась вновь от воды и Духа. Изучая все, что связано с крещением, я увидела неразрывную связь крещения с богословским понятием оправдания. Как когда-то Скотт, я увидела в свете всех моих богословских познаний всю неполноту протестантского учения об оправдании благодаря одной лишь вере. Крещение младенцев было примером оправдания человека одною лишь благодатью Божией. Я была в восторге от той гармонии и красоты, которыми было наполнено католическое понимание понятий оправдания и крещения.

Со времен той Пасхи два года назад, когда Скотт вошел в Церковь, я не бывала на мессе. Когда в Страстную Среду я посетила службу в маленькой часовне, я была поражена тем, как глубоко затронула меня литургия. Призыв покаяться был так очевиден, что я удивилась, как некоторые друзья – бывшие католики – не заметили его, когда говорили, что в католической церкви они никогда не призывались к Евангелию.

С тех пор, как Скотт стал католиком, казалось, что оба наших мальчика (в то время им было два и три года) начали говорить о желании стать священниками. Я просто не верила своим ушам! В Джолиете я встретила множество удивительных, исполненных веры священников. Я чувствовала, что мое сердце поворачивается к призыву Господа посвятить Ему жизни наших сыновей. Когда наш трехлетний Габриэль сказал: “Мама, в мире не хватает священников и монахинь; я бы хотел стать священником, чтобы привести в мир больше монахинь и священников”, я поняла, что мое сердце возрадовалось его желанию. Такие изменения могли происходить только по воле Господа.

Когда я шла молиться, я говорила другими словами и задавала другие вопросы. Я начала просить Господа дать мне Его сердце и ум в Святом Причастии и других таинствах. Вместо воплей страдания, исходивших от противостояния “Обращенный Скотт – оставленная Кимберли” и зацикленности на этой теме, я стала обращаться к Богу за ответом, какого будущего желал он для меня, даже если это будущее было католическим.

Бывали времена глубочайшего отчаяния – чувство, что я брошена в пустоте, что я даже не способна достаточно ясно мыслить, поскольку в ином случае я бы смогла увидеть заблуждения католической церкви. Было и время рыдания, шедшего из самой глубины моего существа, такого мучительного, что я едва могла дышать, стиснутая мукой неизвестности.

Но эти периоды смеялись временами невероятной благодати, временами, когда наступали прозрения. Я никогда не смогла бы определить, где заканчивались мои убеждения и где начиналось мое упрямство. Но, благодарение Господу, Он направлял меня.

Мы со Скоттом согласились в том, что, когда Майклу исполнится семь лет, он получит первое Причастие, и что наши дети станут католиками. Из этого я должна была исходить в планах нашей жизни. Но мысль об этом была для меня невыносима, и я старалась избегать ее, концентрируясь на конкретных делах.

Скотт побудил меня принять приглашение весной 1988 года погостить у наших друзей-протестантов в Вирджинии. У меня было множество вопросов, которые могли быть разрешены с их помощью.

Это была плодотворная поездка, я возобновила дружеские узы, очень пострадавшие после обращения Скотта, и мы вели долгие беседы на богословские темы. Как только я начала рассказывать нашим друзьям, почему именно Скотт говорит то, что говорит, я невольно, наперекор своему желанию, начала понимать, что за его аргументами стоит неопровержимая логика.

Сначала мы с Джеком прошли фраза за фразой 52-69 стихи 6 главы Евангелия от Иоанна, исследуя католическую точку зрения. Хотя за свою жизнь я множество раз читала эту часть Евангелия, прежде меня никогда так не поражала сила Иисусовых слов, когда он вновь и вновь повторяет, что для того, чтобы получить Его жизнь, верующий должен принять в себя Его плоть и кровь.
- Джек, что же ты думаешь об этом? – спросила я.
- Кимберли, я думаю, что здесь Иисус учит о вере.
Это был тот же самый разбор главы, которому нас обучали во время совместной учебы в семинарии.
- Подожди-ка минутку. Ты ссылаешься на фразу “плоть не пользует ни мало” в 63 стихе? Прочти стих целиком: “Дух животворит, плоть не пользует ни мало”. Это именно Дух животворит. Иными словами, Иисус не говорит своему народу, чтобы каждый съедал какой-то кусочек Его физического тела. Он подразумевает то, что будет происходить после Его смерти, Воскресения и Вознесения, когда Дух явит Его ученикам Его прославленное тело, которое станет животворящим, несущим жизнь этому миру.

Кроме того, Джек, почему это настолько возмутило иудеев, если Иисус говорил только о вере и символическом жертвоприношении плоти и крови? Они с отвращением оставили его, думая, что он говорит о людоедстве. Почему Иисус позволил большинству своих учеников покинуть Его, если они просто неправильно Его поняли, и никогда не разъяснял своим ближайшим ученикам, что Он говорил только о вере и простом символе его будущей жертвы? По крайней мере, своим ближайшим ученикам Он мог бы прояснить это в других отрывках Священного Писания.

Джек не увидел сложностей, которые я находила в протестантском понимании этого отрывка, но я впервые почувствовала силу католических аргументов. Этот разговор пролил свет на другой вопрос, который возник у меня в отношении пресуществления: как мог бы Иисус, в Своем человеческом обличии, на последней вечери дать ученикам Свои настоящие плоть и кровь? Абсурдно было бы представить себе нечто подобное в реальности. Как же тогда мы, в нашем повторении того, что Он совершил на последней вечери, можем говорить о реальной плоти и крови?

Я знаю, что католики называли это чудом, но это объяснение казалось слишком несерьезным до тех пор, пока я не связала это с более ранним фрагментом из 6 главы Евангелия от Иоанна, где говорится о чудесном умножении хлебов и рыб. Сверхъестественное изобилие пищи стало образом, в котором было явлено бесконечное изобилие прославленного тела и крови Иисуса, в которых – истинная жизнь этого мира. Будь Иисус лишь человеком, Он не мог бы дать своим ученикам реальные плоть и кровь Своего тела. Но Иисус всегда обладал всей полнотой божественной природы, как и всей полнотой природы человеческой. И как Бог Он имел власть, телесно присутствуя среди учеников, в то же время претворить стоявшие перед Ним хлеб и вино в свои тело и кровь.

Следующим этапом моего путешествия было пребывание в семье Билла, старого друга и соученика Скотта, который, как и Джек, работал пастором. После нескольких бесед Билл спросил:
- Ну, а что же будет с вашими детьми?
- Наши дети в конце концов должны будут стать католиками. На самом деле у меня нет иного выхода.
- У тебя есть другой выход, - заверил меня Билл, - дети могли бы остаться с тобой после развода, поскольку Скотт оставил истинную веру и впал в ересь.
- Это невозможно, Билл. Я знаю, что Скотт подлинный христианин, и я никогда не предам его и не лишу его общения с детьми.

Билл и его жена Лиз-Энн о многом расспрашивали меня и дали мне истинный шанс открыть им свое сердце, в отличие от множества других друзей-протестантов. По завершении одной из бесед у меня вырвались следующие слова:
- То, во что я верую, я всегда принимаю целиком, во всей полноте, - и вы, я вижу, оба точно такие же. Сейчас мне трудно это себе представить, но если я действительно приму католичество, я приму его всем сердцем и во всей полноте, и я буду желать и стремиться к тому, чтобы все остальные приняли это.

(Спустя несколько месяцев Билл позвонил Скотту, чтобы извиниться за свой совет мне развестись с ним, и сказал, что мой рассказ о том духовном пути, который прошел Скотт, показался ему настолько убедительным, что он серьёзное изучение католического богословия. Лиз-Энн стала моей близкой подругой, с которой мы вместе, хотя и разделенные значительным расстоянием, продвигались в познании вопросов веры. Мы с ней оказались в похожей ситуации: обе мы нуждались в изучении этих вопросов, и в то же время испытывали по этому поводу неуверенность и смятение. Мы посвящали пару недель какой-то конкретной теме или книге, а затем проводили двух-трех часовое обсуждение по телефону. Через несколько месяцев после моего обращения Билл и Лиз-Энн соединились с Церковью, испытав множество страданий, связанных с выходом из своей протестантской церкви и конфессии.)

Из поездки я вернулась со смешанными чувствами. Прежде разрозненные осколки начали складываться в причудливую католическую мозаику. Мне было ясно, что продолжая свое исследование, я потеряю многих друзей-протестантов. Временами подступали депрессия и ощущение одиночества. И я чувствовала, что некоторые новые друзья – католики не доверяют мне.

Иногда я даже сомневалась в том, что католики действительно верят в то, во что, согласно моему исследованию, они должны были бы верить. Когда мы приходили на мессу, многие люди сидели не снимая пальто, и было похоже, что они готовы убежать сразу же, как только получат Святые Дары. (Я никогда не сидела бы у кого-то в гостях, не снимая пальто!) Если у протестантов по завершении собрания люди начинали радостно и дружелюбно общаться друг с другом, то католики, к моему изумлению, могли покинуть службу, даже не взглянув ни на кого из прихожан.

Я наблюдала, как люди, получив причастие, они старались опередить других на выезде с автостоянки. Можете ли вы представить себе обед, с которого уходят, даже не поблагодарив хозяина? А ведь, предполагалось, что эти люди приняли Господа вселенной, Богочеловека, распятого ради их искупленя! И у них не было времени, чтобы поблагодарить Его за этот неоценимый! Скотт называл это Иудиной изменой – получил и покинул.

Как-то вечером у нас была возможность присутствовать на мессе, в конце которой была процессия Святого Причастия. Прежде я никогда этого не видела. Наблюдая, как ряд за рядом встающие мужчины и женщины становятся на колени и склоняются перед проносимой перед ними дароносицей, я думала: “Эти люди верят, что это Господь, а не просто хлеб и вино. Если это Иисус, то это единственный подобающий ответ. Если должно преклонять колени перед царем, то насколько важнее стать на колени перед Царем Царей, Господом Господствующих? Посмею ли я не встать на колени?”.

А что, если они ошибаются? Если в дароносице нет Иисуса, тогда то, что они делают – это грубое идолопоклонство. Возьму ли я на себя смелость опуститься на колени? Я особенно ясно ощутила всю правду слов Скотта: католическая церковь – это не одна из христианских конфессий: это либо единственно истинная церковь, либо орудие сатаны.

Поскольку мне нужно было на что-то решиться, ибо дароносица приближалась, я совершила лишь какое-то неопределенное движение вверх и вниз. Я вновь и вновь ощущала, что Дух Святой побуждает меня к тому, чтобы мое изучение было предельно серьезным, поскольку это не было лишь выбором подходящей конфессии.

Хотя я еще не была готова соединиться с католической церковью, я уже была отвергнута некоторыми моими новыми друзьями из фундаменталистов, поскольку они чувствовали, что я подхожу слишком близко к католицизму. Казалось, они словно бы и не видели, что мы все сидим на коленях у Отца, и пытались столкнуть меня, говоря: “Ты не имеешь права здесь находиться! Ты собираешься стать католичкой!”

Но на пути моего обращения оставалось еще много препятствий, в особенности – Мария. Скотт понимал это, поскольку для него это тоже был непростой момент. Когда Скотт услышал, что доктор Марк Миравэлл собирается выступить с лекцией о Марии в нашем колледже, Скотт пригласил меня посетить вместе с ним эту лекцию. Я охотно приняла приглашение, надеясь, что это поможет нам разрешить наши постоянные разногласия и споры со Скоттом по этому вопросу.

Далеко не все из услышанного мне понравилось; у меня осталось множество вопросов. Но я не сопротивлялась так, как это обычно бывало. Я слушала, как Доктор Миравэлл объясняет католическое учение о Марии. Во-первых, она не была богиней – она была достойна почитания и благоговения, но не поклонения, которое следовало отдавать одному только Богу. Во-вторых, Мария была уникальным созданием, сотворенным своим Сыном так, как никогда не была и не будет сотворена никакая другая мать. В-третьих, Мария прославила Бога как своего Спасителя – что запечатлено в её знаменитых словах («Величит душа моя Господа…»), поскольку Господь очистил её от всякого греха в момент непорочного зачатия. По благодати Божией она стала безгрешной, навеки свободной от всякого греха. (Несомненно, Господь хранит многих из нас от наиболее грубой, необузданной формы греха, не давая нам возможности оказаться во власти такого греха. Я поняла так, что Мария была сохранена Богом от всякого греха, - что, безусловно в Его власти.

В-четвертых, Марию называют Царицей Небесной не потому, что она считается некоей супругой Бога, но как прославленную Богом мать Иисуса, Царя Царей и Сына Давидова. В Ветхом Завете царь Соломон, сын Давида, соделал свою мать, Вирсавию, царицей, сидящей одесную, то есть справа от него, наделив её величием и славой царицы-матери. И в Новом Завете Иисус возвел свою мать, Пресвятую Деву Марию, на небесный престол, одесную себя, соделав её приемлющей славу, честь и поклонение, которых она достойна.

В-пятых, Мария всегда указует на Сына своего, говоря: “Делайте то, что Он скажет”. В это время я осознала, что некоторые примеры почитания Марии, сфокусированные на ней в ущерб почитанию Иисуса, возможно, не были основаны на подлинном католическом богословии. Сами того не ведая, люди порой согрешали против Царицы Небесной, желая восхвалять её более, чем Сына её, и забывая о том, что она всегда и во всем ведет нас к Нему.

Вернувшись домой этим вечером, мы со Скоттом долго говорили о взглядах доктора Миравэлла на Марию. Скотт добавил к этому то, что мне показалось очень важным, - Мария есть совершенное творение Божие:
- Мария – это совершенное творение Бога. Представь себе, что ты – в музее, где выставлены работы великого художника. Вряд ли он огорчился бы, если бы ты начала восторгаться его шедевром. Увидев, что ты восторженно смотришь на его произведения, а не на него самого, он вряд ли воскликнул бы «Ты должна восторгаться мной!» Напротив, художник был бы рад, что ваше внимание обращено на его лучшее творение. А Мария – это совершенное произведение Творца, не имеющее никакого изъяна.
- И если кто-то хвалит наших детей, - продолжал Скотт, - ты ведь не прерываешь человека словами: “Извольте воздать хвалу той, кто их родил”? Нет, поскольку знаешь, что когда хвалят детей, хвалят и тебя. Таким же путем и Бог получает славу и честь тогда, когда славят Его детей.

С этими мыслями я обратилась к своим вечерней молитве и впервые спросила в молитве Бога о Марии. В ответ я услышала в своем сердце слова: «Она - моя возлюбленная дочь», «Мое верное дитя», «Мой прекрасный сосуд», и «Мой Ковчег Завета, несущий миру Иисуса».

Я бы не смогла сформулировать, что давало повод думать, что католики поклоняются Богородице, тогда как я знала, что поклонение Марии недвусмысленно осуждалось Церковью. Потом меня осенило: протестанты принимали за поклонение песни, молитвы и проповеди. То есть католики исполняли песни, посвященные Марии, обращались к Марии в молитве, проповедовали славу ее, а протестанты считали, что они поклоняются ей. Но католики определяли поклонение как жертвоприношение Плоти и Крови Христовых, и они никогда не заменяли приношения Господа приношением Марии на алтаре. Это было важным этапом моего познания истины.

Множество важнейших богословских вопросов находило свое разрешение, но передо мной продолжала стоять стена, преграда, сам взгляд за которую требовал величайшего усилия веры, - не говоря уже о её преодолении. В ноябре 1988 года я написала в своем дневнике: “То, что умерло, - Бог может воскресить. Лишь после окончательной смерти возможно воскресение. Умерла ли я окончательно? Господи, стала ли я твоей настолько, чтобы полностью умереть для себя и жить лишь Тобою? Мне так трудно преодолеть подавленность и отчаяние. Я увязла на пол-пути, и я полагаюсь лишь на тебя, Господи, ибо Тебе от начала ведомо завершение пути начего”.

Однажды, когда у меня выдался особенно трудный день с детьми, позвонил мой друг. Я пожаловалась ему на сложности этого дня, и он сказал:
- Почему бы тебе не думать о Марии, как о замечательной матери, к которой ты могла бы обратиться за помощью?
- Давай будем честными, - сказала я. – Во-первых, ты говоришь о женщине, которая никогда не грешила. Во-вторых, ты говоришь мне о женщине, у которой был только один ребенок, и он был совершенен. Подумай, ведь если в их семье возникали какие-то проблемы, лишь Иосиф мог быть в них повинен – единственный несовершенный среди них! Я не обращаюсь к святым в молитве, но если бы я допускала такое обращение, то обратилась разве лишь к Иосифу.

Позже я поделилась этой историей с одной подругой, обеспокоенной тем, что я не могла обращаться к Марии. Подумав, она сказала: “Кимберли, в твоих словах есть истина – она была совершенной, и у нее был только один ребенок, и он был совершенен – но ведь если она на самом деле является матерью для всех верующих, только представь, сколько у нее трудных и несовершенных детей!”

В это время Господу, в Его милости, было угодно послать нам особое страдание: в 1989 году мы потеряли двух детей – я меня был выкидыш в январе (Рафаэль) и в декабре (Ноэль Фрэнсис). Я говорю о Его милости, потому что у Бога есть великий способ использовать боль и страдание для того, чтобы мы могли отвергнуть все несущественное и стать ближе к Нему. Как говорит мать Тереза, наши страдания – это нежная забота Божия, призывающая нас стать ближе к Нему, позволяющая нам не управлять своей жизнью, но доверить руководство Ему, чтобы мы всецело вверяли Ему наши жизни. Я глубже осознала те истины, которые уже приняла относительно контрацепции и Божественного дара новой жизни и начала на личном опыте понимать искупительную природу нашего страдания.

Полнота небес на самом деле стала более реальной; до сих пор я думала о небесах только как о себе и Иисусе. Меня учили, что думать о существовании в небесах кого-либо, кроме Христа, значит некоторым образом умалять славу нашего грядущего единения с Господом. Но с каждым выкидышем какая-то часть меня умирала. Я всем сердцем желала вновь встретиться, воссоединиться с моими дорогими детьми и узнать их драгоценные души. Радость воссоединения со всеми, кто нам дорог, - родителями, родственниками и детьми, - всеми теми, кто вместе с нами любит Господа, - это великая радость, которая являет нам славу Божию, скорее привлекая нас к Нему, чем уводя в сторону.

Небеса – это обитель великой радости, это брачный пир Агнца! Несомненно, когда любовь становится более совершенной, она не растворяется, но пред лицом Бога расцветает во всей полноте.

22 января 1989 года после операции по поводу внематочной беременности я лежала в больничной палате, ощущая глубочайшую опустошенность. Я испытывала глубокое одиночество – от утраты жизни внутри меня и от сильнейшей физической боли после кесарева сечения, навсегда лишенная того дитя, которое я так мечтала заключить в свои объятия. Скотт отправился домой, где на его попечении были трое наших детей ( мы не позволили им приходить ко мне в больницу после операции). И, что хуже всего, доктор поместил меня в родильное отделение, где я в течение всех этих дней могла слышать голоса детей и их матерей.

Когда я изливала свое сердце Господу в молитве, видя отделенного от меня ребенка у Него на руках, Он привел мне на сердце отрывок Священного Писания, из 11 и 12 главы Послания к Евреям, который я когда-то учила наизусть. (Заметьте, как важно то, что я заучила этот отрывок, так что Бог смог послать эти стихи в мое сердце в это критическое время, когда я была лишена Слова Божьего. Католики непременно должны учить наизусть отрывки из Священного Писания, – это не является каким-то особым даром или привилегией протестантов).

11 глава Послания к Евреям посвящена великим мужам веры, отдавшим всю свою жизнь Богу. В начале 12 главы говорится: “Посему и мы, имея вокруг себя такое облако свидетелей, свергнем с себя всякое бремя и запинающий нас грех, и с терпением будем проходить предлежащее нам поприще, взирая на начальника и совершителя веры, Иисуса”.

Ранее, в своем протестантском понимании, я думала, что единая святая и апостольская церковь, о которой говорится в Символе Веры, - это единство всех святых на небесах и все множество святых на земле. Но при этом я считала, что каждый из нас обращается в своей молитве и связывает себя лишь с Господом. Ведь Ветхий Завет ясно осуждает некромантию – обращение к умершим для того, чтобы узнать будущее.

Но 12 глава Послания к Евреям говорит о том, что когда мы проходим «предлежащее нам поприще» на земле, мы (постоянно) окружены «облаком свидетелей» - братьев и сестер – прошедших этот путь прежде. Другими словами, я не была одинока в своей больничной палате. Я знала, что здесь присутствовал не только Иисус, но и множество бывших здесь до меня братьев и сестер. Мы словно бы участвовали в олимпийских играх, и люди на трибунах были прежде медалистами в той гонке, в которой я сейчас участвовала – они знали, что она принесет мне победу, и они окружали и подбадривали меня.

В этом облаке свидетелей, присутствовавших прямо здесь, в больничной палате, могли быть святые, потерявшие детей, которые были намного старше утраченного мной ребенка, чьи супруги скончались (а не ушли домой присматривать за детьми), те, чье переживание одиночества было гораздо тяжелее, чем то, которое я когда-либо испытывала, и их физическое состояние было хуже моего. И они присутствовали здесь не для того, чтобы осудить меня, насмехаясь над моей горестной утратой, печалью и одиночеством, - они, скорее, были здесь для того, чтобы служить мне во имя Господа, сострадая мне, молясь за меня и оказывая мне поддержку в моей боли и моем страдании.

Если молитва праведного столь сильна, как сказано в 5:16 Послания Иакова, насколько сильнее молитва святого? Если я могу попросить мою земную мать молиться за меня, и Бог слышит ее молитвы, почему же я не могу обратиться к Матери Иисуса? И обращение к святым вовсе не некромантия, – ведь эти души живы у Бога, на небесах. Я не прошу их предсказывать будущее: я лишь молю их о ходатайстве за меня пред Богом, точно так же, как я просила бы молить за меня своих братьев и сестер во Христе здесь, на земле. Обращаясь к ним, я не заменяю этим обращение к Иисусу, - скорее, находясь здесь, на земле, я через них обращаюсь к Нему.

Эта молитва о посредничестве отнюдь не умаляет славу Христа; напротив, она провозглашает Его славу, поскольку мы все пребываем верой в Нём, будучи едины в Нем как братья и сестры. Все в Священном Писании начало вставать на свои места, и я возрадовалась столь полному учению о единстве святых – все они были моими старшими братьями и сестрами в Господе!

Прежде я не могла принять поклонения распятию. Но теперь, лежа на больничной койке (у меня было три госпитализации по поводу одного выкидыша), я взирала на распятие и молилась: “Иисус, одно только то, что Ты был на этом кресте, облегчает мои страдания, потому что я могу отдать их Тебе. Ведь те страдания, которые претерпеваю я, ничто в сравнении с теми страданиями, что претерпел Ты”. Его муки словно бы отодвинули мои муки. Я была так благодарна ему за это! Мое пребывание в больнице Господь использовал, чтобы сделать меня настолько близкой Себе, как я никогда не была прежде.

На следующей мессе мы были все вместе, и я чувствовала, что наша семья воссоединилась. Священное Писание учит нас, что пребывающие на небе участвуют в той же самой литургии, что происходит на земле. Так в присутствии Господа наша семья стала единой.

Я спросила свою младшую сестру, перенесшую пять выкидышей, о том, как она находила силы вновь и вновь выносить утрату ребенка. Кари описала потерянных ею и мужем детей как сокровища, хранившиеся в небесах. Я осознала, что, подобно ей, и у нас со Скоттом, есть сокровища на небе – эти две драгоценные души. По милости Божией две души возносят за нас – за всю нашу семью – непрестанные молитвы на небесах.

Потом наша полуторагодовалая дочь Анна на Пасху попала в больницу с обезвоживанием. Одно дело – быть в больнице самой наедине со своим собственным страданием, и совсем другое дело – находиться день и ночь у постели дочери наедине с ее страданием. Она попала в больницу с очень сильной лихорадкой, и на пятый день температура поднялась до 105, 5 градусов Фаренгейта.

Медсестры забегали вокруг неё и стали накладывать на ее тело ледяные полотенца, чтобы быстро сбить лихорадку. Я спала в ее палате с тем, чтобы иметь возможность вскакивать на помощь. По счастью, я не была медсестрой и не имела представления о том, насколько серьёзно было положение.

Как только ее горячее маленькое тельце нагревало полотенце, мы снимали его и накладывали следующее ледяное полотенце. Было совершенно необходимо сбить температуру. Анна лежала с капельницей в одной руке, протягивая ко мне другую руку так далеко, как только могла дотянуться; она дрожала всем телом и кричала: “Мама! Мама!”

Анна не могла понять, что я делаю. Ведь я должна была оберегать ее от любых несчастий, и я же помогала накладывать на неё ледяные ткани, причинявшие ей такую боль и дискомфорт. Я не могла ей это объяснить, но я делала для неё то, что только можно было сделать во имя любви.

И среди всего этого я почувствовала, будто Господь кладет руку мне на плечо и говорит: “Кимберли, ты теперь понимаешь, насколько ты хорошая мать? Ты так любишь свою дочь, что во имя исцеления причиняешь ей боль. Теперь ты понимаешь, насколько сильно я любил тебя, свою дочь? Я причинял тебе боль для того, чтобы исцелить тебя и приблизить тебя к Себе”. В то время как медсестры были сосредоточены на помощи Анне, во мне происходило более глубокое исцеление, и я плакала за нас обеих.

В тот период моей жизни я поняла, что могу столкнуться с новой проблемой: если бы я решила не оставаться больше единственным протестантом в своей непосредственной семье, я могла бы оказаться в изоляции, как единственный католик среди своих родственников. Как смогла бы я выбрать отделение от своей семьи, в которой я выросла и с которой разделяла огромные духовные обязательства? Могла ли я допустить, чтобы те, кто взрастил меня в Господе, стали чужды мне духовно? Это были новые вопросы и новая скорбь.

Разговор с моими родителями и родственниками особенно осложнялся, когда речь заходила о Писании, - том самом Писании, любовь к которому была привита мне моими родителями. Также и всем родственникам мучительно наблюдать разлад между мной и родителями. И я знала, что мои родители позволили себе выразить лишь малую часть испытываемой ими боли, - для того лишь, чтобы не повредить моим отношениям со всеми родственниками. (Мои родители смиренно несли свое страдание, открывая его лишь пред Господом).

В то время я записала в своем дневнике: “Сила веры мамы и отца и их готовность меняться по мере духовного роста учат меня твердо следовать Христу в Его Слове, куда бы Он ни повел меня. Я не могу уберечь их от той печали, которую они познали из-за того, что я пошла этим путем. Я не искала этого пути, но Бог в Своей милости и благости привел меня на него”.

В Чикаго мы со Скоттом обнаружили небольшую группу, которая называется Общество Святого Иакова. У нас появились новые друзья, близкие нам по духу (в отличие от наших протестантских друзей, не желавших ничего слышать и от католических друзей, которые не могли себе представить, что могло удерживать меня от перехода к католической церкви). Это были люди, находящиеся в своего рода паломничестве, путешествии, искавшие ответы на те же вопросы, которыми задавалась и я. Эти люди с пониманием отнеслись к той борьбе, которую мы вели на пути к духовному воссоединению, и радовались вместе с нами нашим успехам.

На следующий год я стала посещать курсы Христианского Воцерковления для Взрослых (RCIA) в церкви Святого Патрика, чтобы получить общую подготовку к католическому крещению. Многие из положений католической веры обрели свой смысл, но многое оставалось неясным. Это напоминало мне первые недели в нашем новом доме в Джолиете: Скотт был занят преподаванием в колледже Святого Франциска, а у меня все время отнимали наша новорожденная дочь и сыновья, которым было три и четыре года. У нас не хватало времени распаковать все коробки. Чтобы не расстраиваться из-за того, как медленно идет распаковка вещей, я входила в нашу чудесную гостиную, прикрыв глаза, чтобы не видеть всех этих коробок, а просто радоваться уюту комнаты. Я могла представить, что скоро жизнь станет нормальной. Могла ли я почувствовать себя так же хорошо в католической церкви? Да, если все коробки, то есть закрытые для меня, не принимаемые мною догматы церкви станут доступными. Иными словами, красота церкви находила отклик в моем сердце, но оставалось еще слишком много неясного для того, чтобы действовать так, словно все вещи были распакованы.

Как-то на одном из занятий рассматривалась нелегкая тема: статуи и изображения Иисуса, Марии и святых. Я спросила:
- Почему они допускаются и даже приветствуются, в то время как десять заповедей осуждают создание идолов и поклонение им?
- Кимберли, - сказал Отец Меменас, отвечая на вопрос, - у тебя дома есть семейные фотографии?
-Да.
- Зачем? Что они значат для тебя?
- Эти фотографии напоминают мне о замечательных людях, которых я люблю – о родителях, братьях, сестрах, детях…
-Кимберли, ты любишь сами фотографии или людей, которые на них изображены?
- Ну конечно, последнее.
- Именно этому служат картины и статуи – они напоминают нам о наших замечательных братьях и сестрах, приходивших до нас. Мы любим их и благодарим за них Бога. Важный вопрос заключается в том, должны ли существовать эти изображения, поскольку Ветхий Завет, вскоре после того, как были перечислены десять заповедей, предписывает создание ряда священных предметов, которым надлежит пребывать в Святом Святых скинии Завета. Бог даже приказал Моисею сделать бронзовую змею на столбе, на которую люди должны смотреть, чтобы исцелиться от чумы. Либо Божественные заповеди противоречат одна другой, либо Его заповедь состоит в том, чтобы не поклоняться изображениям (как поклонялись евреи золотому тельцу на горе Синай), а не в том, чтобы не иметь их.

Эта и другие беседы давали мне пищу для размышлений. Я оказалась перед дилеммой: теперь, когда я приближалась к католической церкви, что мне было делать со всем тем гневом и скорбью, которые я питала по отношению к Церкви? Временами я ненавидела церковь, обвиняя её в разладе моего брака, разрушении счастливой семейной жизни, в потере радости в моем собственном отношении к Богу из-за вмешательства в мою жизнь. Я горевала из-за крушения своих мечтаний. Теперь мой “враг” становился моим другом, или, по крайней мере, так казалось.

Когда я принесла это Богу в молитве, я почувствовала, как Он отвечает мне: “Ты должна понять, что за всем этим нахожусь Я. Ты винила Скотта, винила католическую церковь. Но ты должна понять, что за всем этим стою Я. Я могу принять твой гнев”.

Этой ночью, ложась спать, я чувствовала себя как маленький ребенок, поскольку я позволила Богу принять мой гнев, – как маленький ребенок, который сидит на отцовских коленях, колотит его по груди и плачет до тех пор, пока не заснет от изнеможения. На этом я остановилась в разрешении своего вопроса.

Наутро мне позвонил мой друг Билл Штельтемайер из EWTN.
- Кимберли? – сказал он.
- Привет, - ответила я.
- Я этим утром молился, и Бог велел мне позвонить тебе и сказать: “Кимберли, я люблю тебя”. И это все.

Я не связала это с предыдущим вечером до тех пор, пока днем позже моя мама не сказала мне тех же самых слов – а моя мама никогда не говорит ничего подобного, если только Бог не положит ей на сердце что-то для меня особенное. И тут я осознала, что на самом деле Он говорит мне: “Кимберли, Я принял этот гнев. Я впитал его. Я по-прежнему люблю тебя. Ты видишь, я с тобой, Я поддерживаю тебя, Я веду тебя”. Глубокий покой вошел в мое сердце.

Кроме курсов Христианского Воцерковления для Взрослых я помогала нашему сыну Майклу в его христианских уроках, чтобы получить более ясное представление о том, чему католики учат детей. Мы проходили «Отче наш», «Царю Небесный» и «Богородице Дево, радуйся». Я произносила «Отче Наш», «Царю Небесный», но никак не могла произнести «Богородице Дево, радуйся». Я выучила её наизусть, но это не стало моей молитвой.

К тому времени, когда мы подошли к первой исповеди, я уже приняла то, что это – таинство. Я особенно радовалась за одну маленькую девочку, – если кто и нуждался в первой исповеди, то это была она. Когда она отошла от священника, она, казалось, готова была заплакать.
- Что-то не так? – спросила я её.
- Отец велел мне прочитать Богородице Дево, радуйся, - ответила она.
- Тогда ты лучше вернись и прочитай её, - сказала я.
- Я её не помню.
Так я оказалась перед еще одной дилеммой. До сих пор я не произносила «Богородице Дево, радуйся», поскольку не была уверена, что этим не оскорблю Бога, но я знала, что если она не произнесет эту молитву, таинство не будет полноценным. Я с трудом сглотнула и сказала:
- Повторяй за мной: Богородице Дево, радуйся…
- Богородице Дево, радуйся…
- Благодатная Мария…
Мы прочитали молитву до конца, а когда закончили, она подняла на меня свои большие глаза и сказала:
- Еще раз…

Я знала, что она действительно нуждалась в этом таинстве! Поэтому я перевела дух и начала молитву заново. Множество людей не может вспомнить, когда они впервые произнесли «Богородице Дево, радуйся», но я совершенно живо помню, как это было со мной в первый раз !

Как-то вечером мне позвонил из Милуоки мой друг Дэйв; он хотел поговорить о том, что продолжает сдерживать мой переход к католической церкви. Я сказала ему, что это был вопрос о том, является ли Мария моей духовной матерью.
- А что ты думаешь о 12 главе Откровения Иоанна Богослова?
- Не знаю. Не думаю, что я когда-либо читала её. Позволь я схожу за своей Библией?
Когда я вернулась с Библией к телефону, Дэйв объяснил:
- Это глава о четырех личностях, участвующих в битве. Их можно считать символами, но в то же время это – конкретные личности. Жена с младенцем – это Мария с Иисусом. Взгляни на 17 стих: “И рассвирепел дракон на жену и пошел, чтобы вступить в брань с прочими от семени ее, сохраняющими заповеди Божии и имеющими свидетельство Иисуса Христа”.

Я была ошеломлена. Как же я могла пропустить этот отрывок в своем изучении Марии? Мне пришлось согласиться: “Это означает, что если я верую в Иисуса и исполняю Его заповеди, то духовно Мария становится моей матерью. Мария – воительница, которая побеждает рождением сына”. Я ощутила всю истинность этого.

Этот отрывок помог понять, почему у подножия Креста, будучи в мучении, согласно свидетельству апостола Иоанна 1:26-27: “Иисус, увидев Матерь и ученика, тут стоящего, которого любил, говорит Матери Своей: Жено! Се, сын Твой. Потом говорит ученику: се, Матерь твоя! И с этого времени ученик сей взял её к себе”. Основываясь на этом отрывке, католическая церковь учит, что то, как Иисус даровал Марию своему “возлюбленному ученику” является прообразом того, как Он дарует её каждому своему возлюбленному ученику.

Я была возлюбленным учеником. Могла ли я, подобно Иоанну, принять ее в собственном доме как свою мать? С тех пор я перестала воспринимать Марию как непреодолимое препятствие и увидела в ней драгоценный дар Господа, – ту, что любит меня, заботится обо мне и молится за меня всей силой своего материнского сердца. Она перестала быть богословским догматом, войдя навсегда в мое сердце!

Я все еще не была готовы принять католичество к этой Пасхе. В первый день великого поста я отправила детей к сестре, поскольку мне нужно было подыскать жилье в Стьюбенвилле. (Скотт только что получил место преподавателя во Францисканском Университете в Стьюбенвилле). Так как наступило время поста, я обратилась к Богу с вопросом, от чего мне следует отказаться: от шоколада, сладостей…я размышляла о том, что доставляло мне особое удовольствие.

И я вдруг явственно почувствовала, что Бог говорит мне: “Кимберли, ты должна сдаться!”
- Я должна отказаться от чего-то?

Он сказал: «Ты должна оставить себя. Ты знаешь достаточно для того, чтобы доверится Мне и Моей Церкви. Ведь теперь ты уже не отвергаешь, не требуешь новых и новых доказательств, но ты признаешь свое неведение и готова учиться. Пришла пора тебе присоединиться к трапезе. В этот пост ты должна оставить себя».

Мне стало очевидно, что Сам Бог призывает меня в католическую церковь. Я провела около четырех часов, молясь и благодаря Бога за это откровение. В моем сердце был мир и уверенность в том, что решение принято. Скотта ожидал большой сюрпризом!

На следующий вечер, выслушав по телефону описание осмотренного мною жилья, Скотт сказал:
- Между прочим, все здесь, в Калифорнии, на конференции по апологетике, спрашивают, на каком этапе ты находишься в своём пути к Церкви.

Он постарался, чтобы вопрос прозвучал как бы невзначай. Он очень чувствовал разницу между тем, что он говорит от себя и тем словом со властию, которое исходит от Святого Духа.
- Я вовсе не давлю на тебя. Если это не случится в эту Пасху, ничего страшного. Скажи лишь, где ты находишься на этом пути?
Я едва могла дождаться, чтобы ответить ему.
- Это произойдет на эту Пасху, Скотт. Господь обратился ко мне, когда я ехала в автомобиле, и сказал, что это должно случиться на эту Пасху. Скотт? Скотт, ты слышишь меня?
Ему потребовалось минута, чтобы восстановить самообладание.
- Слава Богу!

Наконец-то сбывалась мечта Скотта о возможности воссоединения нас как католической семьи. Это была такая радость! Это была такая невероятная свобода!

Настало время. Настало время воссоединиться под духовным руководством Скотта. Настало время иметь общие взгляды на внутрицерковное служение, которое мы могли бы осуществлять вместе как супружеская пара. Настало время для меня понять, что ответы на свои нерешенные вопросы я смогу найти в Церкви Иисуса, в той Церкви, которую Он Сам основал и сохранил. Для меня настало время оставить борьбу и благодарить Бога за то, что Он открыл мне.

Несмотря на то, что уже более года я верила в пресуществление, до этого момента я не стремилась сама принять Святые Дары. Но сейчас жажда Святого Причастия стала последней мыслью вечером и первой мыслью утром. Подростком я верою получила Иисуса как Спасителя и Господа, но сейчас я стремилась принять Его Плоть и Кровь. Но Иисус не только во имя нас низвел Себя, войдя в человеческую плоть, чтобы принести себя в жертву; он пошел дальше – он предложил нам ту же самую плоть, чтобы она стала жизнью и пищей для наших душ! Все это свершилось для того, чтобы Он пребывал внутри нас – не только в наших сердцах, но и в нашем материальном теле, превращая нас в живые храмы Божии. Я чувствовала, что мое сердце пылает, переполнясь этой радостью!

Было не так-то легко делиться новостью. Некоторые радовались так сильно, что это даже принижало (“Ты не представляешь, как много я молился на четках за твое обращение!”), а некоторые друзья – протестанты не могли поверить, что спустя четыре года я сдалась (“Какой ужас!”). Я доставила много печали своей семье; они не отвергли меня из-за моего решения, но их сердца болели от любви ко мне и беспокойства о том, к каким последствиям это могло бы привести в дальнейшем нашу семью.

Когда я позвонила своим родителям сообщить, что на эту Пасху я собираюсь перейти в католичество, отец и не отговаривал, и не поощрял меня. Он только спросил:
- Кимберли, единственный, перед кем ты отвечаешь за свою жизнь – это Иисус. Когда ты предстанешь перед Иисусом, что по чистой совести ты сможешь ты Ему сказать?
- Папа, - ответила я, - я бы могла сказать от чистого сердца: Иисус, любовь Твоя досталась мне дорогой ценой, и я была послушна всему, что я постигла, следуя за Тобой прямо в католическую церковь.
- Кимберли, если это именно то, что ты могла бы сказать, тогда так и делай.

Две недели Поста были для меня и Скотта наполнены особой благодатью. Все мои тревоги относительно перехода в католическую церковь растаяли – я не могла дождаться назначенного срока.

Как-то за две недели до Пасхи Скотт спросил меня:
- Почему ты не молишься на четках?
Я ответила:
- Дорогой, я становлюсь католичкой. Не дави на меня.
- Извини, - сказал он, - это было всего лишь предложение.
На следующей неделе, когда Скотт зашел в EWTN, Билл Штельтемайер сказал:
- Между прочим, Дух Святой велел мне послать мои четки твоей жене.
Вспоминая наш последний разговор, Скотт сказал:
- Я даже не знаю, должен ли я делать это.
Билл не сдавался:
- Эти четки дал мне Святой Отец, и я никогда не подумал бы расстаться с ними. Но Дух Святой велел мне послать их Кимберли, так что я собираюсь отдать их твоей жене.

Скотт пересказал мне эту историю и дал мне книгу о священном розарии, предоставив мне окончательное решение. Когда четки прибыли, я смотрела на них и думала о том, каким сокровищем были они для любого католика. Я не должна была позволить им просто валяться в своем столе. Но осмелюсь ли я использовать их?

Меня тревожило то, что молитва на четках была примером многословного повторения, которое было ясно осуждено Иисусом. Но небольшая брошюра о молитве на четках, написанное монахиней, изменило мою точку зрения. Она побуждала верующих посмотреть на себя не как на зрелых, взрослых христиан, но как на маленьких детей пред лицом Господа. Она напоминала, например, что когда наши маленькие дети множество раз за день говорят: “Мама, я люблю тебя”, нам ведь и в голову не приходит повернуться и сказать: “Милый, но это ведь просто пустое повторение”. И когда в молитве на четках мы обращаемся к Марии, мы подобны маленьким детям, твердящим: “Я люблю тебя, мама, молись за меня”. Повторяющиеся слова молитвы могут стать многословием, тщетным пред Господом, только если мы произносим эти слова, не вкладывая в них нашего сердца и ума.

В течение первых трех дней я начинала молитву на четках словами: “Господи, я надеюсь, что это не оскорбляет Тебя”. Но прошло несколько дней, и я почувствовала, что Господь поддерживает меня и обращается ко мне через мою молитву на четках. Это стало неотъемлемой частью моей жизни. Тогда я решила сказать Скотту о том, что молюсь на четках. Это был еще один из целого ряда случаев, когда, сквозь слезы и объятия, я смиренно признала, что Скотт был прав и в этом. И я прочла то, что только что записала в своем молитвенном журнале:
“Растопи холод моего сердца в весенней оттепели Твоего Духа. Я хочу выйти на верный путь и позволить осуществлять через меня Твою работу. Пожалуйста, прости мне те годы, когда я отвергала духовное лидерство Скотта и замени мое каменное сердце на живое сердце из плоти – плоти Твоего Святого Причастия. Благодарю Тебя за то, что всесильная благодать исповеди и покаяния смыла мои нечистые грехи, позволяя мне возместить ущерб, который я нанесла Телу Христову.

Я с радостью приветствовала Жениха и Его Отца, ожидая начала брачного пира, но Иисус также хочет, чтобы я узнала и Его Невесту, Церковь, и более полно осознавала, с кем я буду праздновать это торжество. Какой жених захотел бы, чтобы гости, придя на брачный пир, взирали лишь на него одного? Он хочет, чтобы я узнала Его невесту и прославила её. До сих пор Церковь была для меня абстракцией, чем-то духовным и неосязаемым. Но теперь она становится чем-то большим, чем возвышенные проповеди и трогательные богослужения - она становится личностью. Не просто набором догматов, глубоких и истинных, - Церковь становится единым, живым существом, в котором пребывают несовершенные люди, такие как я, больные и нуждающиеся во враче, и в то же время покрытые, «убеленные» святой благодатью Божией.

Я приняла решение, что в этот пост я приношу в жертву Богу саму себя, но по милости Божией все, от чего мне пришлось отказаться, не было для меня уже ни нужным, ни желанным. Твоя любовь разрушила все эти преграды, О Боже. Да, Скотт был прав. Зачем Ты делаешь это со мной? Лишь затем, чтобы явить Свою любовь ко мне.

Я помню тот день в Гроув Сити, когда я почувствовала, что не знаю Тебя, не знаю, кто же Ты - Бог католиков или Бог протестантов. Я пыталась постичь, гневаешься ли Ты на меня, поддерживая Скотта. Но я не могла даже пошевельнуться. Я не могла читать, изучать это, я не могла даже молиться - столько боли это причиняло. Я не хотела гибели моих мечтаний, взглядов, степени магистра искусств, моего понимания истины. Все это было для меня единым. Пересмотр своих богословских убеждений, опасность потерять друзей или причинить ущерб своей семье, – всего этого не должно было случиться. Это напоминало ночной кошмар, который - я была уверена в этом – рано или поздно должен был закончиться.

Но теперь, Господи, во всем этом я чувствую Твою Любовь ко мне. Ты любишь меня не только сейчас, когда я пришла к истине - Ты любил меня на каждом шаге моего пути - ту, какой я была, а не только ту, которой я могла стать.

Пожалуйста, научи меня всему заново. Я хочу сдаться. Я хочу раствориться. Излей на меня бальзам Твоей радости, чтобы разрозненные кусочки глины соединить в новую и единую форму. Сердце мое воспевает славу Твою, о Господи.

Кресты, которые Ты посылал мне через Скотта и через меня саму последние семь лет, поистине были Твоими дарами. Страдание привело нас к великой радости».

Во время молитв за неделю до Пасхи я изумлялась тому, как много для католической церкви, казалось, символизировала дароносица. Подобно множеству протестантов, я была предубеждена, что Мария, святые и таинства являются преградой между верующими и Богом, как если бы они шли кружным путем вместо того, чтобы непосредственно достигать Бога. Вместо того, чтобы нагромождать это изобилие вещей, усложняя наш путь к Богу, следовало бы отбросить все второстепенное, очищая поднятые из глубины сокровища от водорослей и ила.

Но теперь я поняла, что истинным было как раз обратное. Католицизм не был абстрактной религией, но был религией живого присутствия. В католической церкви присутствовал живой Иисус, и верующие становились живым храмом Божиим, принимая внутрь себя Его тело и кровь. Евхаристия, Святые Дары – это сам Иисус, пребывающий посреди Своей Церкви, из которого, словно золотые лучи славы, исходят все догматы и таинства Церкви.

Мое пасхальное бдение было исполнено как радости, так и печали, - подобно тому, как это когда-то было со Скоттом. Мои родители решили посетить мессу, поскольку я совершала важный, изменяющий мою жизнь шаг, и они были убеждены в том, что должны стать его свидетелями. Я была рада их приезду, потому что, мне казалось, я ощущаю ту боль, которую они испытывали из-за моего отделения, в то время как я испытывала радость соединения с Церковью.

Они пришли полные любви к нам. Предыдущим вечером мы обедали вместе, и у меня была необыкновенная возможность открыть им свое сердце и рассказать о том, почему я становлюсь католичкой. Я хотела, чтобы они знали – это было мое решение, оно было нелегким и было принято после долгих молитв и изучения. Я даже сказала им, что если бы в понедельник, после Пасхи, Скотт умер, я никогда не смогла бы вновь стать женой протестанта, - моя вера досталась мне слишком дорогой ценой.

Мне также хотелось рассказать им, что не я была главной причиной их боли: Бог был единственным, кто стоял за всем этим. Мне было бы гораздо легче обвинить в этой боли Скотта или католическую церковь, бесцеремонно вмешавшуюся в мою жизнь, чем увидеть за всем этим руку Божию. Но теперь я понимала, что Бог в милости Своей вмешался в мою жизнь лишь по причине Его великой любви ко мне.

Утром пасхального бдения Барб, наш дорогой друг, принес нам три пасхальные лилии от группы, частью которой стала наша семья. Эта группа, католические семьи и друзья, планировала устроить для нас этим вечером особый праздник. Они хотели, чтобы в течение всего этого дня наш дом наполнял аромат радости. Потом в Милуоки приехали с особыми подарками мои крестные, супружеская пара, доктор Эл Сьюз и его жена. Готовясь к службе, мои родители молились за меня дома, а потом мои крестные молились вместе со мной в церкви.

После первой исповеди я молилась в одиночестве, чтобы подготовить свое сердце к пасхальной мессе. Я нацарапала записку Скотту: “Дорогой Скотт, я безмерно благодарна тебе за то, что ты проложил этот путь для нас обоих. Я люблю тебя. К.” Я не знала, как выразить благодарность своего сердца за ту полноту веры, которой обладал Скотт.

Позади меня на церковной скамье находился Скотт, плакавший от радости, видя меня входящей в полноту веры и вместе с ним принимающей Господа в Святом Причастии. А неподалеку сидели мои родители, со слезами наблюдавшие мое соединение с церковью, которую они никогда бы не избрали для меня и которая теперь разделяла нас на трапезе Господней. И я не знала, как мне соединить в своем сердце эту боль и эту радость.

Вскоре после службы начался праздник. Мои родители ушли, поприсутствовав на нем совсем немного. Меня буквально затопляла радость, которую выражали мне друзья. Пасхальным воскресеньем, после великолепной утренней мессы, наше семейство отправилось в Милуоки, где мы отпраздновали новое рождение нашей католической семьи в доме Вольфов (крестных Скотта), окруженные друзьями и знакомыми. Какой это было невыразимой радостью! На моем пути к Богу наступило благодатное лето.